Но Фрэнк, похоже, ничего не заметил, он широко улыбался матери, похлопывая ее по руке. Она тоже улыбалась, будто маску растягивала, взгляд так и метался — от меня к нему.
У Фрэнка были золотые прииски в Мексике.
— Там никаких нормативов, — говорил он. — И рабочая сила дешевая. В общем, не прогадаешь.
— Сколько золота вы выкопали? — спросила я. — В смысле — уже.
— Ну, как подвезем все оборудование, выкопаем целую кучу.
Он пил из винного бокала, оставляя на стекле жирные оттиски пальцев. Под его взглядом мать размякла, расслабила плечи, разомкнула губы. В тот вечер она выглядела моложе. Во мне шевельнулось странное материнское чувство, оно было неприятным, меня передернуло.
— Как знать, может, мы туда съездим, — сказал Фрэнк. — Все втроем. Махнем ненадолго в Мексику.
Цветы в волосах. — Он срыгнул на выдохе, сглотнул, и мать покраснела, завертела бокал с вином.
Матери он нравился. Она делала эту свою дурацкую гимнастику, чтобы хорошо перед ним выглядеть без одежды. Она умастила себя и украсила, ей так хотелось, чтобы ее полюбили. Об этом больно было думать — о том, что мать так отчаянно в чем-то нуждается, и я посмотрела на нее, думая улыбнуться, показать, как нам с ней хорошо, хорошо вдвоем. Но она на меня не смотрела. Нет, она была вся обращена к Фрэнку, чтобы взять все, что уж он там пожелает ей дать. Я сжала кулаки под столом.
— А как же ваша жена? — спросила я.
— Эви! — прошипела мать.
— Ничего страшного, — Фрэнк вскинул руки, — вопрос справедливый.
Он принялся с силой тереть глаза, потом положил вилку.
— Там все сложно.
— Чего ж тут сложного, — сказала я.
— Ты грубишь, — сказала мать.
Фрэнк положил руку ей на плечо, но она вскочила и с мрачной сосредоточенностью начала убирать со стола, поэтому он, озабоченно улыбаясь, передал ей свою тарелку. Вытер сухие руки о джинсы. Я не смотрела на него. Я теребила заусенец, потом с удовольствием его оторвала.
Когда мать вышла, Фрэнк прокашлялся.
— Зря ты злишь маму, — сказал он. — Она хорошая женщина.
— Не ваше дело.
Ранка возле ногтя кровоточила, я нажала на нее, чтобы прижгло болью.
— Слушай, — сказал он так запросто, словно хотел со мной подружиться, — я все понимаю. Тебе надоело сидеть дома. Во всем слушаться маму. Да?
— Убожество, — беззвучно прошептала я.
Он не понял, что я сказала, — понял только, что ответила не так, как бы ему хотелось.
— Грызть ногти — это гадко, — запальчиво сказал он. — Гадко и вульгарно, так только очень вульгарные люди делают. И ты такая же?
Мать снова возникла в дверях. Я была уверена, что она все слышала и теперь знала, что Фрэнк не такой уж и хороший. Она, конечно, расстроится, но я решила быть к ней добрее и чаще помогать по дому.
Но мать только поморщилась:
— Что тут происходит?
— Я просто сказал Эви, чтоб не грызла ногти.
— Я это ей тоже вечно говорю, — сказала мать. Голос у нее дребезжал, губы кривились. — Так недолго и заболеть, если грязь в рот тащить.
Я прокручивала в голове разные варианты. Мать просто тянула время. Прикидывала, как бы получше выставить Фрэнка вон из нашей жизни, сказать ему, чтоб не лез ко мне. Но когда она уселась с ним рядом и дала ему погладить себя по руке, даже полезла к нему обниматься, я поняла, чем все закончится.
Когда Фрэнк вышел в туалет, я думала, она хоть как-то передо мной извинится.
Комментариев нет