– Хорошо! Я все запишу и сразу узнаю, почем сейчас молоко… – согласилась женщина, уходя. Мне пришлось взять себя в руки, чтобы принять следующего посетителя. Разодетый, как петух, с клинообразной бородкой мужчина держал в руках стопку бумаги.
– Я – известный поэт! Все меня называют барон Баран! Я взял себе этот псевдоним, потому что он показывает мое упорство в достижении цели и благородные душевные порывы! Я прошу вас, принцесса, издать мои стихи за счет короны! Такой талант, как я, заслуживает этого! – пафосно заявил барон Баран.
– А что за стихи? – живо поинтересовалась я.
– Я зачитаю вам свой последний стих, который я написал в вашу честь! – громко сказал поэт. Ух ты! Мне еще никогда не посвящали стихи!
Полупьяные лягушки громко бьют в колокола,
Поднимайте все подушки, где зима белым‑бела!
В черном озере купаясь, мокрый гусь кричит:
«Ура», потому что в моем сердце стонет жирная игла!
Вечность пахнет, словно слезы, на следах чужой весны.
И причудливые позы отразились от луны…
Ты, дородная принцесса, как корова, весела.
Мы с тобой рыдаем вместе, вспоминая труп осла,
– закончил свое творение непризнанный гений и замер, очевидно, в ожидании аплодисментов. Да что там аплодисментов! Оваций!
А теперь еще раз и помедленнее… Я записываю… Над трупом кого мы рыдаем? Я весела, как кто? И почему это я дородная? Да у меня тут кожа да кости! Либо я чего‑то не понимаю в поэзии, либо он. Портрет Пушкина упал на пол, а по стене, где он висел, поползла трещина. Я поняла, что люблю поэзию, а вот поэтов – выборочно.
– Вам нравится? – спросил ради приличия Баран, не сомневаясь в том, что этот рифмованный шедевр произвел на меня колоссальное впечатление!
– Очень… – выдавила я, мысленно содрогаясь от таких метафор. Ах да, и ослика жа‑а‑алко… А я‑то надеялась, что ни одно животное не пострадает в процессе написания этой рифмованной нетленки.
– Значит, так! Тираж должен быть минимум миллион экземпляров. Я лично отберу стихи для сборника. Я еще подумаю над названием… – гордо сказал гений, не сомневаясь в своей гениальности. Да! Такие поэты рождаются раз в сотню лет. Хорошо, что они умирают еще до всемирного признания!
Я обещала себе быть хорошей принцессой, я обещала себе быть хорошей принцессой… Боже, как мне хочется разогнать этот филиал дурдома и заняться чем‑нибудь полезным.
– Я буду стоять здесь до тех пор, пока вы не отдадите приказ об издании моего творчества! – гордо сказал Баран, топнув ногой. Да, стоять тебе тут до скончания века. Такой плевок в лица классиков поэзии я не переживу.
В итоге он остался стоять. Подошел уже следующий гражданин. Одет он был очень скромненько, вел себя тихонько.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался он со мной. – Мне хотелось бы у вас кое‑что уточнить…
Я выдохнула, краем глаза поглядывая на стоящего в позе Наполеона непризнанного гения, мол, я жду. Когда уж мое творчество будет издано, отпечатано, а я потом лично скажу, что принцесса Арианона является его самым большим ценителем!
– Когда ты сдохнешь, тварь! Сдохнешь… тварь! – брызнул слюной мне в лицо тихоня. Я вздрогнула от неожиданности. Его глаза выкатились из орбит, а в руках блеснуло лезвие ножа. – Оборотень! Оборотень! Перевертыш! Ве‑е‑е‑едьма!
Он метнулся в мою сторону, скалясь и рыча. Вот это поворот событий! Мамочки! Я успела уклониться. Стража со скучающим видом посмотрела на всю эту сцену, даже не дернувшись в мою сторону.
– Да сделайте же что‑нибудь! – закричала я, прячась за троном. Маньяк тем временем пытался обойти трон с другой стороны. Барон Баран схватил листок бумаги и с вдохновленным видом стал что‑то строчить на коленке, обмакивая перо в не пойми откуда взявшуюся чернильницу.
И тут я увидела, как на маньяка‑тихушника, который явно сегодня проснулся с мыслью отправить меня на свидание к родственникам, бросился огромный черный пес. Маньяк снова завопил:
– Оборотень! – а потом упал на землю. Через пару мгновений он встал, отряхнулся и как ни в чем не бывало попрощался. Что это было? Что это было, я вас спрашиваю.
– Всего хорошего! – сказал маньяк кротким голосом. – Было очень приятно с вами пообщаться.
Не дай бог такой народной любви! Огромный пес подошел ко мне и лизнул мою руку. Я посмотрела на животное с такой благодарностью, которую не сможет описать ни один поэт. Даже вон тот, который, высунув язык от усердия, дописывал очередной шедевр.
К ошейнику пса была приколота записка, судя по всему, адресованная мне. Я осторожно взяла ее и развернула.
«Не церемонься! Гони всех в шею!» – было написано от руки.
– Все, товарищи! Прием окончен! – выдала я, сжимая в руках самый лучший совет в моей жизни. – Приходите завтра! А лучше послезавтра!
Народ постоял в надежде на чудо, но потом лениво стал расходиться. Барон Баран никуда уходить не собирался. Судя по всему, он строчит целую поэму. Называлась она «Кончина принцессы» и начиналась строчками «Она опала дохлым ветром, ее качало от ножа, в ее глазах не без ответа вздох увлеченья пробежал!» Я содрогнулась, представляя, что это будут читать на моих похоронах. И тогда я высуну руку из гроба и придушу поэта.
– А тебе что? – спросила я, окончательно озверев, обращаясь к Барану. – Особое приглашение нужно? Вон отсюда! Прием окончен! Ах да, одолжите мне свое перо…
Я подошла к горе‑поэту, который всем телом пытался заслонить свою нетленку от посторонних глаз, вырвала у него из рук перо, развернула записку и, посадив жирную кляксу, написала одно слово: «Спасибо!»
– Я придумала, как будет называться новый сборник! «На новые ворота», – сказала я, возвращая перо.
Башка трещала так, словно я отработала две недели без перерыва и выходных за себя и за того парня. Но я получила ценную информацию по налогообложению. Теперь бы уточнить, какое у нас поголовье налогоплательщиков, и все будет замечательно.
Я поковыляла в свою комнату, где меня ждал мой честно заработанный обед. Аппетитная корочка запечённой курочки, прямо как в рекламе очередной приправы, вызвала у меня горячее желание растерзать всю эту красоту в один присест. Но вот опыт с кубком немного поумерил мой пыл. Глотая слюни, чувствуя себя диабетиком‑сладкоежкой в кондитерском отделе, я гипнотизировала взглядом блюдо. Мой желудок утверждал, что риск вполне оправдан, а инстинкт самосохранения требовал, чтобы я прекратила пялиться на еду или поискала дегустатора. Пока я зарабатывала себе гастрит, в мою дверь кто‑то поскребся. Я даже удивилась, но решила открыть ее в надежде, что это будет мой пушистый спаситель с удивительно умными глазами.
Не успела я открыть дверь, как в комнату влетел знакомый пес. Его красивые и умные желтые глаза уставились на меня, а розовый язык вывалился так, что казалось, скоро развернется ковровой дорожкой на полу.
Комментариев нет