Будущее

— Я не думал, что вы так наивны. С вашей работой…

— Наивен? Знаете… Просто с нашей работой часто хочется поговорить с людьми из новостей, которые макают нас в дерьмо. И вот — редкий случай.

— Не думаю, что вам удастся со мной поссориться. — Шрейер усмехается. — Помните? Я же всегда говорю людям то, что они хотят от меня услышать.

— И что, по-вашему, хочу услышать я?

Шрейер втягивает свой фосфоресцирующий пижонский коктейль — через соломинку, из шарообразного бокала, который нельзя поставить, не опустошив.

— В вашем файле значится, что вы исполнительны и честолюбивы. Что вы правильно мотивированы. Приводятся примеры вашего поведения при операциях. Все выглядит очень неплохо. Выглядит так, словно вас ждет большое будущее. Но продвижение по служебной лестнице у вас будто бы застопорилось.

Уверен, что в моем файле про меня есть немало и такого, о чем господин Шрейер предпочитает не упоминать, — возможно, пока не упоминать.

— Поэтому, предполагаю, вам хотелось бы услышать о повышении. Я кусаю щеку; молчу, стараясь не выдать себя.

— А так как я всегда следую своему принципу, — опять эта дружеская улыбка, — то и говорить с вами собираюсь об этом.

— Почему вы?.. Назначения в компетенции командующего Фаланги. Разве не он…

— Конечно, он! Конечно, старина Риккардо. Назначает он! А я просто разговариваю. — Шрейер машет рукой. — Вы сейчас правая рука командира звена. Так? Вас рекомендуют повысить до командира бригады.

— Десять звеньев? В моем распоряжении? Рекомендует кто?

Кровь с текилой стучится мне в голову. Это повышение через две ступени. Я выпрямляю спину. Я чуть не нагнул его жену и не разбил морду ему самому. Чудесно.

— Рекомендуют, — кивает господин Шрейер. — Что думаете?

Командовать бригадой — значит, перестать самому месить бутсами человеческие судьбы. Командовать бригадой — значит, выбраться из моей гнусной халупы в жилище попросторней… Ума не приложу, кто там может меня рекомендовать.

— Думаю, что я этого не заслужил. — Слова даются мне тяжело.

— Вы думаете, что вы заслужили это давным-давно, — говорит господин Шрейер. — Еще текилы? Вы выглядите несколько рассредоточенно.

— У меня ощущение, что мне собираются всучить пожизненный кредит. — Я качаю разбухшей головой.

— А кредиты вы не любите, — подхватывает Шрейер. — Так сказано в вашем файле. Но это не кредит, не переживайте. Оплата вперед.

— Не представляю, как я мог бы вас подкупить.

— Меня? Ваш долг — не перед каким-то сенатором. Ваш долг — перед обществом. Перед Европой. Ладно, урежем прелюдию. Эллен, ступай в дом.

Она не сопротивляется, на прощание вручая мне еще один дабл-шот. Шрейер провожает ее странным взглядом. Улыбка отклеилась и слетела с его губ, и на какой-то миг он забывает надеть на свое красивое лицо другое выражение. Долю секунды я вижу его настоящим — пустым. Но, обращаясь ко мне, он снова весь лучится.

— Фамилия Рокамора вам, должно быть, знакома?

— Активист Партии Жизни, — киваю я. — Один из руководителей…

— Террорист, — поправляет меня Шрейер.

— Тридцать лет в розыске…

— Мы его нашли.

— Арестовали?

— Нет! Нет, конечно. Вообразите себе: полицейская операция, куча камер, Рокамора сдается, конечно, и тут же он — во всех новостях. Начинается процесс, мы вынуждены сделать его открытым, все болтуны мира подряжаются защищать его бесплатно, чтобы покрасоваться на экранах, он использует суд как трибуну, становится звездой… Словно я переел на ночь и вижу кошмар. А у вас?

Я пожимаю плечами.

— Рокамора — второй по важности человек в Партии Жизни, сразу после Клаузевица, — продолжает Шрейер. — Они и их люди пытаются подорвать устои нашей государственности. Сломать хрупкий баланс… Обрушить башню европейской цивилизации. Но мы еще можем нанести превентивный удар. Вы можете.

— Я? Каким образом?..

— Система оповещения выявила его. Его подруга беременна. Он находится вместе с ней. Декларировать, судя по всему, они ничего не собираются. Отличный шанс для вас попробовать себя в качестве звеньевого.

— Хорошо. — Я размышляю. — Но что мы можем сделать по нашей линии? Даже если он сделает выбор… Обычная нейтрализация. После укола он проживет еще несколько лет, возможно, все десять…

— Это если все пойдет по правилам. Но когда загоняешь такого крупного зверя, надо готовиться к сюрпризам. Операция опасная, сами понимаете. Может случиться все, что угодно!

Шрейер кладет руку на мое плечо.

— Вы же меня понимаете? Дело щепетильное… Подруга на четвертом месяце… Обстановка напряженная, он сам не свой… Внезапное вторжение звена Бессмертных… Он отважно бросается защищать возлюбленную… Хаос… Не поймешь уже, как все и случилось. А свидетелей, кроме самих Бессмертных, не осталось.

— Но ведь то же самое может сделать и полиция, разве нет?

— Полиция? Представляете себе скандал? Хуже — только повесить этого гада в тюремной камере. А Бессмертные — другое дело.

— Совершенно неуправляемые, — киваю я.

— Погромщики, с которыми давно пора покончить. — Он прикладывается к бокалу. — Ваше мнение?

— Я не убийца, что бы вы там ни говорили про меня своей жене.

— Поразительное дело, — мурлычет он благодушно. — Я так внимательно разбирал ваш файл. Там много о ваших качествах, но про щепетильность — ни слова. Возможно, это что-то новое. Я, пожалуй, сам дополню дело.

— Будете дополнять, назовите это «чистоплотностью». — Я смотрю ему в глаза.

— Пожалуй, даже «чистоплюйством».

— Бессмертные должны следовать Кодексу.

— Рядовые Фаланги. Простые правила — для простых людей. Те, кто командует, должны проявлять гибкость и инициативу. И те, кто хотел бы командовать.

— А его подруга? Она имеет отношение к Партии Жизни?

— Понятия не имею. Вам не все равно?

— Ее тоже надо?

— Девчонку? Да, конечно. Иначе ваша версия событий может оказаться под вопросом.

Я киваю — не ему, сам себе.

— Я должен принять решение сейчас?

— Нет, у вас есть в запасе пара дней. Но хочу сказать вам: у нас есть и другой кандидат на повышение.

Он дразнит меня, но я не могу сдержаться.

— Кто это?

— Ну-ну… Не ревнуйте! Вы, может быть, помните его под личным номером. Пятьсот Три.

Я улыбаюсь и опрокидываю двойной шот разом.

— Здорово, что у вас такие приятные воспоминания об этом человеке, — улыбается в ответ Шрейер. — Должно быть, в детстве нам все кажется гораздо более приятным, чем оно является в действительности.