– Ах, как бы кстати!
– А что, не начинали еще? – осведомился его превосходительство.
– Даже и третьеводнишние еще не очнулись, ваше превосходительство, сами изволите знать, иной раз по неделе молчат. Хорошо, что их вчера, третьего дня и сегодня как‑то разом вдруг навезли. А то ведь кругом сажен на десять почти все у нас прошлогодние.
– Да, интересно.
– Вот, ваше превосходительство, сегодня действительного тайного советника Тарасовича схоронили. Я по голосам узнал. Племянник его мне знаком, давеча гроб опускал.
– Гм, где же он тут?
– Да шагах в пяти от вас, ваше превосходительство, влево. Почти в самых ваших ногах‑с… Вот бы вам, ваше превосходительство, познакомиться.
– Гм, нет уж… мне что же первому.
– Да он сам начнет, ваше превосходительство. Он будет даже польщен, поручите мне, ваше превосходительство, и я…
– Ах, ах… ах, что же это со мной? – закряхтел вдруг чей‑то испуганный новенький голосок.
– Новенький, ваше превосходительство, новенький, слава богу, и как ведь скоро! Другой раз по неделе молчат.
– Ах, кажется, молодой человек! – взвизгнула Авдотья Игнатьевна.
– Я… я… я от осложнения, и так внезапно! – залепетал опять юноша. – Мне Шульц еще накануне: у вас, говорит, осложнение, а я вдруг к утру и помер. Ах! Ах!
– Ну, нечего делать, молодой человек, – милостиво и очевидно радуясь новичку заметил генерал, – надо утешиться! Милости просим в нашу, так сказать, долину Иосафатову. Люди мы добрые, узнаете и оцените. Генерал‑майор Василий Васильев Первоедов, к вашим услугам.
– Ах, нет! нет, это я никак! Я у Шульца; у меня, знаете, осложнение вышло, сначала грудь захватило и кашель, а потом простудился: грудь и грипп… и вот совсем неожиданно… главное, совсем неожиданно.
– Вы говорите, сначала грудь, – мягко ввязался чиновник, как бы желая ободрить новичка.
– Да, грудь и мокрота, а потом вдруг нет мокроты и грудь, и дышать не могу… и знаете…
– Знаю, знаю. Но если грудь, вам бы скорее к Эку, а не к Шульцу.
– А я, знаете, все собирался к Боткину… и вдруг…
– Ну, Боткин кусается, – заметил генерал.
– Ах, нет, он совсем не кусается; я слышал, он такой внимательный и все предскажет вперед.
– Его превосходительство заметил насчет цены, – поправил чиновник.
– Ах, что вы, всего три целковых, и он так осматривает, в рецепт… и я непременно хотел, потому что мне говорили… Что же, господа, как мне, к Эку или к Боткину?
– Что? Куда? – приятно хохоча, заколыхался труп генерала. Чиновник вторил ему фистулой.
– Милый мальчик, милый, радостный мальчик, как я тебя люблю! – восторженно взвизгнула Авдотья Игнатьевна. – Вот если б этакого подле положили!
Нет, этого уж я не могу допустить! и это современный мертвец! Однако послушать еще и не спешить заключениями. Этот сопляк новичок – я его давеча в гробу помню – выражение перепуганного цыпленка, наипротивнейшее в мире! Однако что далее.
Но далее началась такая катавасия, что я всего и не удержал в памяти, ибо очень многие разом проснулись: проснулся чиновник, из статских советников, и начал с генералом тотчас же и немедленно о проекте новой подкомиссии в министерстве – дел и о вероятном, сопряженном с подкомиссией, перемещении должностных лиц, чем весьма и весьма развлек генерала. Признаюсь, я и сам узнал много нового, так что подивился путям, которыми можно иногда узнавать всей столице административные новости. Затем полупроснулся один инженер, но долго еще бормотал совершенный вздор, так что наши и не приставали к нему, а оставили до времени вылежаться. Наконец обнаружила признаки могильного воодушевления схороненная поутру под катафалком знатная барыня. Лебезятников (ибо льстивый и ненавидимый мною надворный советник, помещавшийся подле генерала Первоедова, по имени оказался Лебезятниковым) очень суетился и удивлялся, что так скоро на этот раз все просыпаются. Признаюсь, удивился и я; впрочем, некоторые из проснувшихся были схоронены еще третьего дня, как, например, одна молоденькая очень девица, лет шестнадцати, но все хихикавшая… мерзко и плотоядно хихикавшая.
– Ваше превосходительство, тайный советник Тарасович просыпаются! – возвестил вдруг Лебезятников с чрезвычайною торопливостью.
– А? что? – брезгливо и сюсюкающим голосом прошамкал вдруг очнувшийся тайный советник. В звуках голоса было нечто капризно‑повелительное. Я с любопытством прислушался, ибо в последние дни нечто слышал о сем Тарасовиче – соблазнительное и тревожное в высшей степени.
– Это я‑с, ваше превосходительство, покамест всего только я‑с.
– Чего просите и что вам угодно?
– Единственно осведомиться о здоровье вашего превосходительства; с непривычки здесь каждый с первого разу чувствует себя как бы в тесноте‑с… Генерал Первоедов желал бы иметь честь знакомства с вашим превосходительством и надеются…
– Не слыхал.
– Помилуйте, ваше превосходительство, генерал Первоедов, Василий Васильевич…
– Вы генерал Первоедов?
– Нет‑с, ваше превосходительство, я всего только надворный советник Лебезятников‑с к вашим услугам, а генерал Первоедов…
– Вздор! И прошу оставить меня в покое.
– Оставьте, – с достоинством остановил наконец сам генерал Первоедов гнусную торопливость могильного своего клиента.
– Не проснулись еще, ваше превосходительство, надо иметь в виду‑с; это они с непривычки‑с: проснутся и тогда примут иначе‑с…
– Оставьте, – повторил генерал.
– Василий Васильевич! Эй вы, ваше превосходительство! – вдруг громко и азартно прокричал подле самой Авдотьи Игнатьевны один совсем новый голос – голос барский и дерзкий, с утомленным по моде выговором и с нахальною его скандировкою, – я вас всех уже два часа наблюдаю; я ведь три дня лежу; вы помните меня, Василий Васильевич? Клиневич, у Волконских встречались, куда вас, не знаю почему, тоже пускали.
– Как, граф, Петр Петрович… да неужели же вы… и в таких молодых годах… Как сожалею!
– Да я и сам сожалею, но только мне все равно, и я хочу отовсюду извлечь все возможное. И не граф, а барон, всего только барон. Мы какие‑то шелудивые баронишки, из лакеев, да и не знаю почему наплевать. Я только негодяй псевдовысшего света и считаюсь «милым полисоном». Отец мой какой‑то генералишка, а мать была когда‑то принята en haut lieu. Я с Зифелем‑жидом на пятьдесят тысяч прошлого года фальшивых бумажек провел, да на него и донес, а деньги все с собой Юлька Charpentier de lusignan увезла в Бордо. И представьте, я уже совсем был помолвлен – Шевелевская, трех месяцев до шестнадцати недоставало, еще в институте, за ней тысяч девяносто дают. Авдотья Игнатьевна, помните, как вы меня, лет пятнадцать назад, когда я еще был четырнадцатилетним пажом, развратили?..
– Ax, это ты, негодяй, ну хоть тебя Бог послал, а то здесь…
– Вы напрасно вашего соседа негоцианта заподозрили в дурном запахе… Я только молчал да смеялся. Ведь это от меня; меня так в заколоченном гробе и хоронили.
– Ах, какой мерзкий! Только я все‑таки рада; вы не поверите, Клиневич, не поверите, какое здесь отсутствие жизни и остроумия.
Комментариев нет