Блэк

Тереза уже поправлялась, когда шевалье настоял, чтобы она его сопровождала в его традиционной прогулке, прерванной столькими событиями.

Баронесса д’Эльбэн ни в чем не могла отказать такому нежному и такому заботливому отцу и с радостью на это согласилась.

Шевалье отвел ее на скамейку на валу Куртий, здесь в прежние времена он ежедневно подолгу просиживал, любуясь пейзажем.

Он сел первым, усадил справа от себя Терезу, слева кормилицу; затем, поместив у себя между коленями Блэка, сказал:

— Подумать только, господин Шалье полностью отрицает, что под этой черной шкурой скрывается Думесниль… И однако же это именно он все устроил!

— Нет, отец, — ответила, улыбаясь, молодая женщина, — причиной всему те кусочки сахара, что вы клали в ваш карман.

Шевалье несколько минут пребывал в молчании, устремив свой взор на два величественных шпиля собора, на каждом из которых, скрываясь в облаках, возвышался крест из бронзы и из золота.

— Конечно, — воскликнул он, показывая на небо, — гораздо легче думать, что все случившееся произошло по воле того, кто находится там на небесах… Но в любом случае ты нам помог, мой бедный Блэк!

И, целуя спаниеля в нос, он тихо добавил:

— Мой дорогой Думесниль!

В это время добропорядочные жители Шартра, праздно гуляющие на валах, наблюдали за шевалье и обменивались впечатлениями.

— Посмотрите-ка на господина де ля Гравери, он прямо весь сияет!

— Охотно верю! Не в состоянии больше ублажать свой желудок — трюфели больше не поступают, омаров также не найти, — он как раз вовремя предался новому греху, чтобы заменить им старый…

— Как вы осмеливаетесь говорить подобное! Ведь утверждают, эта молодая женщина — его дочь.

— Его дочь! И вы этому верите, вы? А! Вы слишком доверчивы, моя дорогая! Вы даже не подозреваете, какие они повесы, эти старые волокиты минувшего режима!