Но до чего же я завидовала, когда матери садились к ним на кровать и спрашивали, о чем они думают! Моей маме любопытно не было. Я часто гадала, кем она меня считает: собакой, которую можно привязать у магазина, попугайчиком на плече?
Я ни разу не заикнулась, что хочу иметь отца, ходить летом в походы и что иногда она меня пугает. Боялась, что она упорхнет, и я останусь совсем одна и буду жить среди кучи детей и разных запахов, где красота, тишина и пьянящие звуки маминого голоса станут так же далеки, как Сатурн.
Блеск надписи «Голливуд» потускнел из‑за июньского тумана. Мягкая дымка доносила с холмов запах шалфея и чамиза, протирая оконное стекло мечтами.
Она пришла домой в два, когда закрылись бары. Одна. Ее неуемная натура была на время удовлетворена. Я сидела на кровати, смотрела, как она переодевается, восхищаясь каждым движением. Когда‑нибудь и я вот так же, скрестив руки, сниму через голову платье и скину туфли на каблуках. Я восхищенно их примерила. Год‑другой, и будут впору. Она села рядом, протянула мне щетку, и я принялась расчесывать ее бледные волосы, рисуя в воздухе фиалки.
– Снова видела козлоногого, – сообщила мама.
– Какого козлоногого?
– С литературного вечера, помнишь? Ухмыляющийся Пан с раздвоенными копытами под штанами.
Мы отражались в круглом зеркале на стене: длинные распущенные волосы, голубые глаза. Скандинавки. В такие минуты я почти вспоминала, как рыбачила в холодных глубоких морях, чувствовала запах трески, видела угли костров, войлочные сапоги, наш странный алфавит, похожие на палочки руны, и язык, звуки которого вспахивают поле.
– Барри Колкер. Все время на меня пялился. Марлин говорит, он пишет для светской хроники. – Тонкие губы изогнулись неодобрительными запятыми. – Был с этой актрисой из «Парка кактусов», Джил Льюис.
Белые волосы струились под щеткой из свиной щетины, точно небеленый шелк.
– С этим толстым боровом! Представляешь?
Я знала, что она представить не может. Красота была для мамы законом, религией. Можно делать все, что пожелаешь, если делаешь красиво и сам красив. А иначе ты просто не существуешь. Она вбивала мне это в голову с младенчества. Правда, я уже заметила, что реальная жизнь не всегда соответствует ее представлениям.
– Может, он ей нравится…
– Значит, бедняжка выжила из ума! – отозвалась мама, забрала щетку и начала причесывать меня, больно стукая по голове. – Могла бы заполучить любого красавца. И о чем только думает?..
Она снова видела его в своем любимом богемном баре без вывески, в центре города. А потом на вечеринке в Силверлейк. Жаловалась, что куда бы ни шла, козлоногий тут как тут.
Я считала это совпадением, пока однажды вечером мы не отправились в Санта‑Монику на выступление ее приятеля, который играл на бутылках из‑под воды и что‑то занудно пел про жару. Я заметила Барри через четыре ряда от нас. Он все время пытался привлечь ее внимание. Помахал мне, и я незаметно, чтобы не увидела мама, помахала в ответ.
Когда выступление закончилось, я хотела с ним поговорить, но она быстро потянула меня за руку и прошипела:
– Не поощряй его!
А когда Барри явился на журнальную вечеринку, пришлось признать, что он ее преследует. Веселились во дворе старого отеля на Сансет‑стрип. Жара спадала. Женщины пришли в открытых платьях. Мама в белом шелке походила на мотылька. Я протиснулась сквозь толпу к столику с закусками и быстро набила сумочку тем, что не протухнет за несколько часов без холодильника: крабовыми клешнями, стрелками спаржи и печенью в беконе. Откуда ни возьмись появился Барри с тарелкой креветок. Увидел меня и тут же окинул взглядом толпу, ища маму. Она стояла сзади с бокалом белого вина и сплетничала с фоторедактором Майлзом, длинным англичанином со щетиной на подбородке и желтыми от сигарет пальцами. Она еще не заметила Барри. Он двинулся к ней сквозь толпу. Я шла по пятам.
– Ингрид! – с улыбкой произнес он, вторгаясь в их тесный кружок. – Я вас искал!
Она ледяным взглядом окинула его съехавший набок горчичный галстук, коричневую рубашку, лопающуюся на животе, кривые зубы и тарелку с креветками в мясистой руке. Я прямо‑таки слышала завывание студеного шведского ветра, но Барри, видимо, оказался морозоустойчивым.
– Я о вас думал, – продолжил он, подходя еще ближе.
– Напрасно!
– Вы еще измените свое мнение.
Он коснулся пальцем носа, подмигнул мне и отошел к другой группе, где обнял и чмокнул в шею какую‑то красотку. Мать отвернулась. Этот поцелуй был против всех ее правил. В ее вселенной такое просто не могло произойти.
– Вы знакомы с Барри? – поинтересовался Майлз.
– С каким Барри?
В ту ночь она не могла заснуть. Мы спустились в бассейн и плавали медленными тихими гребками под местными звездами: Крабовой Клешней и Гигантской Креветкой.
Мама нагнулась над чертежным столом и от руки, длинными элегантными ударами, резала гранки.
– Дзэн, – промолвила она. – Не колеблясь, безошибочно. Окно в благодать!
Она казалась по‑настоящему счастливой. Такое бывало порой, когда работа спорилась: мама забывала, кто она, где, забывала обо всем, кроме безупречно ровных разрезов. Столь же чистое удовольствие, как от только что придуманной изящной фразы.
И вдруг я увидела то, чего не видела она: в комнату вошел козлоногий. Я не хотела портить благодать и потому продолжала сооружать китайское дерево из тангирных точек и неподошедших по размеру снимков из «Салам, Бомбей!». Когда я подняла голову, он поймал мой взгляд и прижал палец к губам, а потом подкрался к маме и постучал ее по плечу. Она полоснула ножом бумагу, резко обернулась, и я испугалась, что она сейчас его пырнет. Барри положил на стол маленький конверт.
– Для вас с дочерью.
Мама достала два бело‑синих билета и, к моему совершенному изумлению, молча их оглядела. Посмотрела на Барри, вонзила нож‑скальпель в прорезиненную поверхность стола, словно дротик, и через секунду его вытащила.
– Только концерт, – произнесла она. – Никакого ужина, никаких танцев.
– Идет!
Я видела, что он ей не верит. Плохо ее знает.
Это был концерт гамелана в Музее искусств. Стало ясно, почему она согласилась. Непонятно было только, как он узнал, на что ее подманить, как вычислил то единственное, от чего она ни за что не откажется. Подслушивал в олеандрах под нашими окнами? Выведывал у друзей? Подкупил кого‑нибудь?
Мы ждали его во дворе музея. Ночной воздух потрескивал от жары. Наэлектризовалось буквально все. Когда я причесывала волосы, на кончиках вспыхивали искры.
Мамины руки нервно подергивались.
– Опаздывает. До чего жалок!.. Сразу надо было понять. Наверное, вместе с сородичами охотится в полях за самками. Никогда больше не буду ни о чем договариваться с парнокопытными! Напомни мне, если что.
Комментариев нет