Бельканто

К десяти часам утра среди заложников началось перешептывание. Не так уж трудно перекинуться словечком‑двумя с соседом, если с улицы доносится такой грохот, а гостей одного за другим выводят в холл. Именно по этому поводу все и начали шептаться. Вначале все решили, что их сейчас будут мало‑помалу расстреливать, возможно в саду, за домом. Виктор Федоров нащупал пачку сигарет в кармане пиджака и задумался, позволят ли ему затянуться напоследок. Волосы у него слиплись от ручьями текшего пота. Ради сигареты Федоров уже и не прочь был получить пулю. Заложники смолкли в ожидании своей участи, но тут вернулась первая группа. Улыбаясь, вернувшиеся что‑то шептали своим соседям, и слова «туалет», «уборная», «сортир» облетели все помещение.

К каждому был приставлен сопровождающий – заляпанный грязью, вооруженный до зубов юный террорист. Одни конвоиры просто шли вслед за заложниками, другие держали своих подопечных за руку повыше локтя, кто поаккуратнее, кто погрубее. Парень, приставленный к Роксане Косс, сжал ее ладонь, так что, выходя из гостиной, они напоминали влюбленных, отыскивающих пустынный уголок на берегу моря. Этот мальчишка был далеко не так хорош собой, как тот, что держал ее руку вчера вечером.

Некоторые все еще были уверены, что их вот‑вот убьют, и снова и снова воображали, как террористы выводят их в ночи за дверь и пускают им пулю в затылок. Но Роксана Косс не думала ни о чем подобном. Может быть, кому‑то и уготована такая участь, но только не ей. Кто же расстреляет оперную певицу? Она приготовилась быть любезной, не отнимала свою руку, но была уверена, что в нужное время выйдет на свободу. Обязательно. Она улыбалась, когда парень открывал перед ней дверь туалета. Она даже не удивилась бы, войди он за ней следом. Но он не вошел. Она заперла дверь, села на стульчак и разрыдалась. Намотала волосы на ладони и, громко, судорожно всхлипывая, прикрыла ими глаза. Будь проклят ее агент, который убедил ее, что ради таких денег стоит согласиться на это выступление! Шея ее затекла, Роксана Косс чувствовала, что находится на грани простуды, да и попробуй не простудись, проведя целую ночь на полу. Но разве она не играла Тоску? Разве она не прыгала несчетное число раз со стены замка Сант‑Анджело? Играть Тоску тяжелее, чем спать на полу. После освобождения она будет петь только в Италии, Англии и Америке. «Италия, Англия, Америка», – она повторяла эти три слова снова и снова, пока не овладела собой и не перестала плакать.

Сесар, вооруженный мальчишка, который ждал ее в холле, не ломился в дверь, чтобы поторопить, как поступали с другими гостями. Он прислонился к стене и воображал себе, как она склоняется сейчас над краном, как полощет рот, как моет лицо и руки маленьким кусочком мыла в форме морской ракушки. Мысленно он все еще слышал ее пение и, чтобы скоротать время, даже пытался напевать запомнившиеся слова: «Vissi d’arte, vissi d’amore, non fece mai male ad anima viva!» Удивительно, как четко отпечатались эти звуки в его сознании. Да, она не торопится с умыванием, но что можно спрашивать с такой женщины? Она подлинный самородок. Ей нельзя мешать. Когда она наконец вышла из ванной, ее рука на ощупь была чуть влажной и волнующе‑прохладной. «Vissi d’arte», – хотел он ей сказать, но не знал, что это значит. После того как он проводил ее на место возле рояля, увели аккомпаниатора, но тут же возвратили обратно. Он выглядел значительно хуже остальных гостей: мертвенно‑бледное лицо, красные глаза. Хильберто и Франсиско, самые крупные из бойцов, крепко держали его с двух сторон и буквально волочили за собой. Все решили, что он попытался совершить побег через окно или дверь, и его скрутили, но, когда аккомпаниатора довели до места и отпустили, ноги у него подогнулись, точно бумажные. Он рухнул на пол без чувств. Террористы что‑то объясняли Роксане Косс по‑испански, но она по‑испански не понимала.

Она слегка приподнялась, не зная, можно ли ей садиться, поправила его ноги. Аккомпаниатор был крупным человеком, не массивным, но высоким, и ей пришлось повозиться, чтобы уложить его как следует. Сперва Роксана Косс подумала, что он просто прикидывается. Она слышала, что в подобных ситуациях некоторые заложники притворяются слепыми, чтобы ускорить свое освобождение, однако вряд ли возможно нарочно так побледнеть. Голова аккомпаниатора, когда она его трясла, безвольно моталась из стороны в сторону. Один из официантов, лежавший рядом на полу, вытащил руки несчастного из‑под туловища и уложил вдоль боков.

– Что с тобой? – прошептала она. Мимо протопали грязные ботинки. Она вытянулась рядом с аккомпаниатором и сжала пальцами его запястье.

Наконец он пошевелился и вздохнул, затем повернулся к ней. Он моргал так, словно только очнулся от глубокого и прекрасного сна. «Ничего с тобой не случится», – сказал он Роксане Косс, но его посиневшие губы при этом едва двигались, а голос звучал отстраненно и вымученно.

– Наверняка они потребуют выкуп, – сказал господин Хосокава Гэну.

Они вместе наблюдали за Роксаной и аккомпаниатором, причем несколько раз им казалось, что он уже умер, но тут он как раз шевелился или вздыхал.

– Компания «Нансей» должна выплатить выкуп, причем любой, из своего страхового фонда. Они выплатят его за нас обоих. – Он говорил так тихо, что его речь нельзя было назвать даже шепотом, однако Гэн его прекрасно понял. – Они также заплатят выкуп за нее. Только так. Она здесь за мой счет.

Аккомпаниатора, особенно если он болен, вряд ли будут держать тут долго. Хосокава вздохнул. Вообще‑то в некотором смысле все присутствующие находились здесь за его счет. Сколько же придется в итоге заплатить выкупа?

– Я чувствую, что это я навлек на нас этот кошмар.

– Но у вас же нет в руках оружия, – возразил Гэн. Беседа на родном языке, столь тихая, что ее едва можно было расслышать даже в двадцати сантиметрах от говорящих, успокоила обоих. – Это все из‑за президента, это его они хотели похитить ночью.

– Жаль, что не похитили, – сказал господин Хосокава.

В другом конце комнаты, возле софы, отделанной золотой парчой, лежали, держа друг друга за руки, Симон и Эдит Тибо. Они держались особняком от других французов. Выглядели очень гармоничной парой, напоминали даже брата и сестру, оба голубоглазые и черноволосые. Они расположились на полу с таким достоинством, с такой грацией, что невозможно было представить, будто их принудили к этому под прицелом автомата. Они напоминали людей, которые прилегли отдохнуть, устав от долгого стояния на ногах. В то время как другие коченели и дрожали от страха, супруги Тибо тесно прижимались друг к другу, она положила голову ему на плечо, его щека терлась о шелк ее волос. Куда больше террористов Симона Тибо волновало то, что волосы его жены – удивительно! – пахнут сиренью.