Башня

Петрович взял бутылку и вопросительно посмотрел на Ивана: будешь? Иван отрицательно мотнул головой. Петрович налил себе, залпом выпил. Выдохнул и произнес:

– Вот так… Все шарики улетели.

Ивану показалось, что Петрович сейчас заплачет.

– Петрович! – произнес Иван. – Петрович, старые времена всегда кажутся лучше.

Некоторое время Герман Петрович молчал. Только играли желваки на скулах.

– Это верно… Но только отчасти. Мне ведь лет-то уже немало. Я, можно сказать, старый, битый и циничный. Так вот: я, старый и циничный, отдаю себе отчет что они действительно были лучше. При всей показухе советской, при всей бестолковщине, ханжестве и нигилизме… Все-таки они были лучше.

– Чем же? – спросил Иван.

– Чем? Глобальный вопрос. Отвечать на него можно долго. Скажу коротко: не все тогда измерялось баблом… Ладно, Ваня, давай-ка выпьем.

Выпили. Петрович – полстакана, Иван – глоток.

– Ладно, – сказал Петрович, – хватит философии.

Давай по существу.

– Давай.

– Да ты ешь, ешь. Ты на меня не смотри.

Иван взялся за еду.

– Значит, так, – сказал Петрович. – Неделю посидишь здесь. За это время что-нибудь придумаем.

– А что?

– Будем делать тебе ксиву.

– Это реально?

– Да… есть у меня некоторые каналы.

– С чипом?

– С чипом трудно, но… я постараюсь, – произнес Петрович. По тому, как он это произнес, Иван понял, что особо рассчитывать на документ с электронным чипом не стоит.

Николай Николаевич Проценко сидел перед телевизором, щелкал пультом. Смотреть было нечего – ни тебе боев без правил, ни голых девок. Одна трепотня про открытие этого стеклянного члена, зарастай он говнищем. Проценко щелкал пультом и после очередного щелчка попал на местные новости… Новости Проценко никогда не смотрел – хер ли там смотреть? – всегда щелкал дальше, но тут он увидел на экране знакомое лицо. Он добавил звук. Дикторша плела про террориста, который завалил чухонца на рынке у китаезов.

Проценко смотрел на фото и думал: а ведь где-то я этого мужика видел… За долгие годы работы в милиции у Николая Николаевича выработалась хорошая память на лица. Знакомая харя, думал Николай Николаевич Проценко, майор милицейский, сукой буду – знакомая харя. Где-то я его видел.

– За информацию о преступнике комитет «Кобра» объявил вознаграждение в размере десяти тысяч евро.

Ё-о-ож твою! Десять косарей евриков! Проценко вскочил, толкнул столик. Упала, покатилась пустая бутылка… Видел! Сукой буду – видел!.. Недавно. Где, бля, где? Думай, Никола. Думай, бля. Ты же не все мозги пропил. Думай, вспоминай… Видел. Совсем недавно.

Где? Где? Где? Вспоминай, бля, вспоминай.

Петрович выпил еще и сказал:

– Вечером пойду договариваться про паспорт.

– А сколько это будет стоить? – спросил Иван.

– Нисколько.

– Это как? – удивился Иван.

Петрович усмехнулся:

– Неважно… А сейчас, извини, но мне нужно поспать. Разбуди часа через три – лады?

– Лады, – кивнул Иван. Петрович вышел из кухни. Слышно было, как скрипнули пружины дивана. Спустя несколько минут из комнаты донесся храп. Иван подождал еще немного и тоже ушел из душной кухни. Он сел в кресло под окном и незаметно для себя тоже задремал.

– Вспомнил! Вспомнил, мать твою! А как же! Я знал, знал, что вспомню.

Жена спросила:

– Чего вспомнил-то, Коля?

Николай Николаевич понял, что произнес последние слова вслух… он так обрадовался, что даже не стал «воспитывать» жену. Он сказал:

– Ничего. Марш в ванную, зассыха. Включи там воду и сиди, пока я не позову.

Жена шустро прошастала в ванную. Вскоре оттуда донесся шум душа. Проценко хлебнул пива и взял трубку. Он быстро набрал три цифры – телефон дежурного антитеррористического комитета «Кобра». После двух длинных гудков мужской голос ответил:

– Оперативный дежурный северо-западного управления комитета «Кобра».

Николай Николаевич четко и грамотно – в ментуре служили, это вам не хрен собачий! – обрисовал ситуацию.

С того момента, как по ТВ сообщили об убийстве эстонского капрала на рынке, оперативному дежурному поступило четырнадцать сообщений. Так бывает всегда, когда объявляют о вознаграждении. Причем чем выше вознаграждение, тем больше звонков… Проверять эти сообщения было некому – все силы были брошены на обеспечение безопасности мероприятий, связанных с открытием Башни. Поэтому информацию дежурный передавал в штаб легиона «Estland». Это ведь ихнего капрала на рынке завалили? Ихнего, с батальона «Narwa». Вот пусть чухонцы сами и разбираются… Десять из четырнадцати поступивших сообщений эстонцы уже проверили. Девять оказались «пустыми», а в одном адресе группа напоролась на самодельный фугас. Был тяжело ранен капрал легиона. Еще двое получили легкие ранения.

Дежурный опросил заявителя по стандартной форме, но тот хитрил, юлил, остерегался, что его обманут с вознаграждением. Они все боятся, что их обманут. Кроме того ловкача, который заманил чухонскую группу на мину. Дежурный сказал заявителю: ждите, к вам приедет группа. По возможности организуйте наблюдение за адресом.

Николай Николаевич выругался: вот пидорасы! – потом достал из секретера лист бумаги, сел к столу и написал заявление на имя начальника северо-западного управления «Кобры». В заявлении он подробно изложил обстоятельства своей встречи с террористами и заодно обстоятельства своего обращения к оперативному дежурному… Заявление Проценко написал для страховки – чтобы не обманули с выплатой вознаграждения.

Он написал свой донос и сел в прихожей под дверью – чтобы не упустить террориста, если тот вздумает покинуть убежище… В ванной шумел душ, мешал «слушать» лестницу. Николай Николаевич вспомнил, что жена – тварь такая! – все еще сидит в ванной. Он матюгнулся и «освободил» жену из заточения. Потом снова сел под дверью. Беспокоила мысль: а вдруг они уже ушли?

Иван проснулся под вечер. Определил это не глядя на часы. Просто понял: уже вечер. И значит, проспал он никак не меньше пяти-шести часов. Это было вполне объяснимо – нервное напряжение, помноженное на алкоголь, – но не могло послужить оправданием. Иван бросил взгляд на диван и увидел, что Петровича там нет. Сделалось тревожно… Но уже через несколько секунд Петрович выглянул из кухни. В одной руке руке он держал тарелку, в другой – полотенце. Понятно: посуду моет. И это простое бытовое обстоятельство как-то мгновенно успокоило Ивана.

– Привет, – сказал Герман Петрович. Он выглядел хмуро, похмельно.

– Добрый вечер, – ответил Иван.

– Чай пить будешь? Чайник только что вскипел.

– Спасибо.

Чай пили молча. Потом Петрович сказал:

– Ну, пойду я.

– Куда? – спросил Иван.

– Куда же? Решать вопрос с документами.

– Спасибо, Герман Петрович.

– Рано благодаришь. Еще, может, ничего и не получится.

– По-любому спасибо, Петрович. Ты, видно, не понимаешь…

Петрович перебил:

– Дурак ты, напарник. Как в сказке: Иван-дурак… Считай, что я не тебе, я Сашке своему помогаю. Понятно?

Иван смутился. Он встал, вышел из кухни… Очень захотелось сказать Петровичу что-то теплое, но он не знал что. Иван распахнул створку окна, вытащил из кармана сигареты. Вечерело, и воздух за окном уже стал другим, вечерним. Это было еще почти незаметно глазу, но уже ощущалось. Иван прикурил, выдохнул облачко дыма. Ветер унес дым в сторону. Иван посмотрел вниз. Внизу лежало ломаное пространство цинковых крыш. Нагромождение крыш. Они были утыканы антеннами, какими-то будками, пробиты печными трубами. Большей частью крыши были серыми – цинковыми. Заплатками выделялись среди них покрытые охрой, суриком. Попалась одна, покрытая свежим оцинкованным листом. В последних лучах солнечного света горела, как новенькая монета. Разные по высоте, крутизне, насыщенности элементами, крыши являли собой пестрый пейзаж. Этот пейзаж был рассечен ущельями улиц и переулков. В нем темнели квадратные дыры дворов-колодцев. Там уже были сумерки и кое-где загорались окна.