Властитель ста сорока миллионов населения растерялся. Как и ожидалось, царь назначил Трепова товарищем министра внутренних дел, оставив в подчинении у генерала столичный гарнизон. Трепов окончательно стал наместником всея Руси, не имеющим программы… Булыгин продолжал винтить на даче. Рачковский вновь и вновь советовал помириться с оппозицией. Начальник ПОО Герасимов, наоборот, требовал разрешить ему начать массовые аресты. На диктатора теперь давили со всех сторон. Витте нашептывал, что нужна Дума, при которой он станет председателем Совета министров. Тогда народ успокоится — ведь все только и мечтают о возвращении Сергея Юльевича во власть… Но после убийства Плеве у Витте остался другой сильный соперник, Горемыкин. Он действовал на Трепова через его брата Александра. Дмитрий Федорович совсем запутался в предлагаемых ему со всех сторон идеях. А он был обычный свитский генерал-майор с опытом службы обер-полицмейстером.
В результате победили либералы из власти. Герасимову приказали отпустить арестованное им в Лесном руководящее бюро «Союза союзов». Хотя захваченные при нем бумаги явно указывали на противоправную деятельность. Более того, МВД распорядилось ограничить аресты революционных деятелей! Теперь разрешалось брать только террористов. Обнаруженные подпольные типографии хоть и закрывали, но их устроителей отпускали с миром. Разрешили публичные демонстрации, если они не выливаются в уличное бесчинство. А высшим учебным заведениям дали автономию. Причем полиция даже не имела права заходить на их территорию. Чем тут же воспользовались революционеры.
Лыков и люди его склада наблюдали за этим с недоумением. Как теперь служить? Что в голове у начальства? Куда завтра вывернет бесшабашная политика государя? В департаменте продолжался бардак. Безвольного Коваленского заменили малахольным Гариным. Человек, как говорится, с зайчиком, а его на Департамент полиции. Это когда нужен цепной пес…
Алексей Николаевич закончил акт дознания и передал его Азвестопуло — пусть проверит запятые. Хотел уже пойти в чайную комнату, но тут появился курьер и вручил телефонограмму. Коллежского советника срочно вызывали к Трепову. Опять двадцать пять! Третьего дня так же дернули, только для того, чтобы спросить, сколько бесписьменных[30] прячется в Вяземской лавре. Нет бы справиться в сыскной полиции градоначальства. Но диктатор, узнав людей, старался использовать их в дело и не в дело. Лыкова он помнил еще по Москве, после первой встречи произвел в великие сыщики и теперь все уголовные темы обсуждал только с ним. Филиппов[31] уже смеялся и называл Алексея Николаевича «статс-секретарь по мазурикам». А сам ревновал…
Трепов после назначения товарищем министра переехал в дом МВД на Мойке, там и вел дела. В приемной генерала уже сидел Герасимов. Сыщик поздоровался с ним дружески. Совместное дознание по польским изменникам показало Лыкову, что начальник ПОО на своем месте. Волевой, решительный, быстро схватывает, большой специалист в технике розыска. Герасимов завел секретную агентуру во всех слоях общества и был очень осведомленным человеком. В последние недели, правда, подполковник несколько зазнался. Немудрено — Трепов вызывал его ежедневно. Когда Гартинг попытался дернуть к себе Герасимова, словно простого подчиненного, тот ответил: вот еще, буду я слушаться этого Мордухая![32] К Лыкову жандарм относился со снисходительным уважением, признавая его опыт в уголовном сыске.
— Александр Васильевич, и вас сорвали?
— Увы, Алексей Николаевич. Дел не счесть, а тут…
Трепов не заставил себя ждать. Рядом с ним стоял незнакомый офицер аристократической наружности — сразу видно, что поляк. Он представился:
— Заведывающий хозяйством Сто сорок пятого Новочеркасского имени Императора Александра Третьего пехотного полка полковник Ячневский.
Лыков с Герасимовым назвались в ответ, и все четверо уселись за необъятных размеров стол.
— Вот послушайте, что он говорит, — раздраженно пробурчал Трепов. — Армия уже бунтует!
Ячневский начал рассказ:
— У меня в казармах обнаружились агитаторы…
— Простите, — перебил его сыщик, — но ведь ваш полк сейчас в Маньчжурии?
— Точно так, — ответил тот. — Но не весь. Четвертый батальон и нестроевые остались в месте расквартирования. А еще обучаются мобилизованные ратники.
— Для чего так много оставили? — нахмурился диктатор.
— Приказ командующего округом, — сухо ответил полковник, почувствовав подвох. — Это караульная команда. Для охраны имущества и неприкосновенного запаса вооружения, боеприпасов и предметов снаряжения.
— Хм. Продолжайте.
— Так вот. Разговоры о проникновении в полк посторонних доходили до меня давно. А вчера мною выявлен и задержан один такой агитатор.
— Личность установили? — встрепенулся Герасимов.
— Не успели, — смутился полковник.
— То есть как не успели? Сбежал, что ли? Как можно сбежать с полковой гауптвахты?
— Было нападение, — терпеливо пояснил Ячневский, стараясь сохранять спокойствие. — Арестованного действительно поместили под замок, как полагается. Караул в полном составе, начальником караула был опытный офицер, поручик Греховодов…
— А почему Греховодов не на войне? — неожиданно поинтересовался генерал-губернатор.
— У полка на Малой Охте целый казарменный городок, — по-прежнему спокойно ответил Ячневский. — Надо вести обучение запасных, охранять постройки, поддерживать запасы. С этой целью вместе со мной в столице оставлены десять офицеров. Греховодов — один из них.
— Десять офицеров и полковник, чтобы караулить запасы… — сварливо прокомментировал Трепов. — А воевать кто будет?
Неожиданно заведывающий хозяйством ответил диктатору:
— Я подавал три рапорта, чтобы отправили на войну. И прошу оградить меня от вашего вызывающего тона!
Генерал смутился:
— Извините, господин полковник. Я и сам просился в Маньчжурию, чуть было не уехал, да не успел — государь призвал меня для более тяжкого дела. Продолжайте, прошу вас.
Чувство собственного достоинства, которое выказал поляк, произвело впечатление. Больше никто не посмел его задирать, и Ячневский продолжил доклад.
По его словам, караул был надежен и все делал по регламенту. Но нападение прозевал. Судя по тому, что неизвестные сразу захватили ключевые посты, в прошлом это были солдаты. Их пришло шесть или семь человек, ловких, смелых. Подчаски из нестроевых ничего не смогли им противопоставить. А когда Греховодов схватился за кобуру, ему дали по голове.
— Сильно досталось? — уточнил Лыков.
— В том-то и дело, что нет, — сообщил полковник. — Опять впечатление, что действовали с умом. Без лишней жестокости.
— То есть?
— Ну, врезали поручику. Аккуратно так, пся крев! Шишка есть, сам видел. А крови или раны — нет.
— А может, он был в сговоре? — влез жандарм. — Для отвода глаз дал себя обезоружить…
— Только не Греховодов, — отрезал поляк.
— Значит, пожалели?
— Такое впечатление, что да. Говорю, бывшие солдаты, не из отчаянных.
— Раз напали на караул, значит, отчаянные, — возразил Трепов.
— Они увели арестованного с собой? — вернул разговор в рабочее русло Лыков.
— Да.
— Какие-то приметы нападавших запомнили? Клички, шрамы, особенности речи?
— Запомнили, — невозмутимо ответил Ячневский. — С этим я и пришел. Поручик хоть и упал, но остался в сознании. Удар, как я уже говорил, был… щадящий. И он услышал одну фразу.
Лыков с Герасимовым чуть не привстали:
— Ну?
— Там был главный. К нему обратились и назвали при этом очень странно.
Комментариев нет