Два призрачно‑серых ворона, похожих на полупрозрачные шкуры птиц, сели Среде на оба плеча и тут же погрузили клювы ему прямо в голову, будто пробовали на вкус его мозг, а потом сорвались – оба – и улетели прочь.
Чему теперь мне верить? – подумал Тень, и откуда‑то из самых дольних глубин мира, на густой басовой ноте пришел голос и дал ему ответ: Верь всему.
– Один? – произнес Тень, и ветер тут же сорвал это слово с его губ.
– Один, – прошептал в ответ Среда, и грохота океанских валов, набегающих на берег скелетов, не хватило, чтобы заглушить этот его шепот. – Один, – повторил Среда, катая слово во рту и пробуя на вкус. – Один! – торжествующим тоном взревел Среда, и вопль его раскатился от горизонта до горизонта. Имя набухло и заполнило собой мир – как грохот крови у Тени в ушах.
А потом, будто во сне, они уже не ехали к стоявшим на далеком холме палатам. Они оказались у самой стены, и скакуны их уже стояли у крытой коновязи.
Палаты оказались огромными, но особой изысканностью конструкции и пропорций не отличались. Бревенчатые стены, камышовая крыша. В центре обширной залы горел огонь, и дым ел Тени глаза.
– Нужно было собраться в моей голове, а не в его, – проворчал, встретившись с Тенью глазами, мистер Нанси. – Там было бы куда теплее.
– А мы у него в голове?
– Более или менее. Это Валаскьяльв. Древние его палаты.
Тень с облегчением отметил про себя, что Нанси снова превратился в прежнего старика в желтых перчатках, хотя в отблесках горевшего посреди зала пламени тень его билась, корчилась, металась и принимала формы далеко не всегда человеческие.
Вдоль бревенчатых стен тянулись деревянные скамьи, а на скамьях сидели – или стояли рядом с ними – люди, человек десять. Друг от друга они держались на почтительном расстоянии, и компания была довольно пестрая: темнокожая почтенного вида женщина в красном сари, несколько потрепанного вида бизнесменов, и еще кто‑то, кого Тень из‑за огня никак не мог как следует разглядеть.
– Где они все? – с яростным шепотом обернулся к Нанси Среда. – Ну? Где они? Нас тут должен быть не один десяток. Нас тут должны быть сотни!
– Приглашать публику – это было по твоей части, – пожал плечами Нанси. – По мне, так удивительно, что здесь вообще хоть кто‑то собрался. Как ты думаешь, не рассказать ли мне байку для затравки?
Среда затряс головой.
– И думать не моги.
– Вид у них не больно радостный, – продолжил Нанси. – А добрая байка – прекрасный способ завоевать симпатии публики. А барда подходящего, чтобы спел им что‑нибудь, у тебя, насколько я понимаю, при себе нет.
– Давай без баек, – сказал Среда. – Не время сейчас. Время травить байки придет позже. А сейчас не стоит.
– Не стоит. Ну и ладно. Я просто выступлю у тебя на разогреве, – и с этими словами мистер Нанси вышел вперед, поближе к очагу, с широкой радостной улыбкой на лице.
– Я знаю, о чем вы все сейчас думаете, – сказал он. – Вы думаете: с чего это Компэ Ананси взбрело в голову заговаривать нам зубы, когда Отец Всех затащил нас сюда, точно так же, как и самого Компэ Ананси он тоже сюда затащил? И знаете, что я вам на это скажу: иной раз порядочным людям не грех кое о чем и напомнить. Когда я вошел в этот зал и оглянулся вокруг, я подумал: а где все остальные? А следом мне пришла в голову еще одна мысль: нас мало, а их много, и поэтому мы слабее, чем они, – но именно это и позволяет нам надеяться на победу.
Знаете, как‑то раз, давным‑давно, я встретил у водопоя тигра: орешки у него были – самые большие, какие только могут быть у зверя, и когти самые острые, и два передних клыка были длинные как сабли и острые как бритва. И я сказал ему: братец Тигр, пока ты плаваешь, давай я пригляжу за твоими орешками. Он ими так гордился, своими орешками. И вот он прыгнул в воду, а я прицепил его тигриные орешки, а ему оставил свои, крошечные, паучьи. А потом – знаете, что я сделал потом? Я удрал оттуда, и бежал так быстро, как только мои длинные паучьи ножки могли меня носить.
И я не останавливался, пока не добежал до соседнего города. И там увидел Старого Макака. Классно выглядишь, Ананси, сказал мне Старый Макак. А я ему на это: а знаешь, какую песенку сейчас поют все на свете, в том городе, откуда я? – Какую песенку они поют? – спрашивает он меня. Очень смешную, говорю я. И тут я начал приплясывать и петь:
Орешки тигра, да‑да‑да,
Я съел орешки тигра!
Мы будем власть в лесу менять,
П’тамушта нет сильней меня,
П’тамушта тигра круче я,
Я съел орешки тигра.
И тут Старый Макак покатывается со смеху, и держится за бока, и топочет ногами, а потом тоже начинает припевать: Орешки тигра, да‑да‑да, Я съел орешки тигра, – и щелкает пальцами, и крутится вокруг себя на двух своих ногах. Какая классная песня, говорит он мне, пойду ее спою всем своим друзьям. – Давай‑давай, говорю я, а сам кидаюсь бежать обратно к водопою.
А там, у водопоя, ходит тигр, взад‑вперед по берегу, и хвост у него крутится змеей и хлещет по земле, а уши и шерсть на загривке торчат так, что просто ужас, и на каждую проползающую мимо букашку он клацает своими зубами‑саблями, а глаза горят оранжевым пламенем. И на вид он весь такой огромный, злой и страшный, но между ног у него болтаются самые маленькие на свете орешки, в самом наималюсеньком, крошечном, сморщенном черном мешочке, какой только есть на свете.
Послушай, Ананси, говорит он, как только замечает меня. Мы вроде договаривались, что пока я плаваю, ты будешь охранять мои яички. Но когда я вылез из воды, на всем берегу не оказалось ровным счетом ничего, кроме этих вот дурацких, сморщенных, черных, никуда не годных и никому не нужных паучьих орешков, которые сейчас на мне.
Я сделал все, что было в моих силах, говорю я ему, но что я мог поделать с этими макаками, которые пришли невесть откуда и слопали твои орешки, а когда я попытался их прогнать, они мне самому оторвали орешки, мои маленькие черные орешки. И так мне стало стыдно, что я убежал.
Ты врешь, Ананси, говорит мне тигр. И за это я выпущу и съем твои кишки. Но тут он слышит, как макаки идут из города своего к водопою. Дюжина радостных таких макак, и они все как есть скачут по дорожке, щелкают пальцами и поют во всю глотку:
Комментариев нет