Алтарь

– Не торопись… – положил он руку на плечо кормчего. – Боги подсказывают мне, что нам нечего делать на этом берегу. Поворачивай влево, населенные земли должны быть там. И не выматывай гребцов. Путь предстоит неблизкий.

– Слушаю, Мудрый Изекиль. Тампарщик, спокойно… – Нубиец навалился на руль, заставляя нос корабля покатиться влево, потом выровнял судно, покосился вправо, на бесконечное, до самого горизонта, белое поле. – Однако здесь странные земли, господин. Когда я вернусь в Тка-Хмет-Абу и расскажу о них, мне не поверит никто. – Он выдохнул, чуть приподняв голову, и проводил взглядом разлетающееся облачко: – И воздух здесь странный. Не настоящий. Колется, как шипами, белеет от дыхания.

Он был прав. Здешний воздух обжигал грудь при каждом вдохе, кусал, словно мелкая мошка, открытые руки и ноги, щеки, лоб, нос. Живительный Ра хотя и слепил, как никогда, но совершенно не грел, словно светил не с неба, а с росписей старинных храмов. И все это вселяло щемящую тревогу в душу служителя всесильной Аментет.

Весла поднимались над бортами и снова падали в воду, вяло колыхался парус, пытаясь хоть как-то помочь движению. Стадия за стадией, час за часом проплывал по правую руку ровный белый берег. Ни единого пятна, ни единой возвышенности – словно и не плыли они, а стояли на месте. Ничего не изменилось и к вечеру. Ни ветра, ни волн. Никаких новых примет на берегу.

– Весла на борт! – решительно выдохнул нубиец. – Тампарщик, за ужином!

Кормчий повернулся к жрецу:

– Прости, о Мудрый, но смертные не могут грести непрерывно. Им нужна еда и сон.

Изекиль степенно кивнул, разрешая остановку, и нубиец облегченно скомандовал:

– Якоря за борт! Здесь ночуем, лентяи!

Спереди послышался громкий всплеск, стало видно, как стремительно разматывается с бухты шершавый, сплетенный из конопли, канат – пока не выбрался весь и не натянулся тетивой, заставив содрогнуться усталое судно.

– Дна нет… – изумленно выпрямился на носу гребец. – Мы не достали дна, почтенный Тут-Иси-То.

– Такого быть не может! – Нубиец широкими шагами промчался по центральному проходу, схватился за канат, насколько раз его дернул и отпустил, словно пытался избавиться от зацепа, и уже менее уверенно произнес: – Берег же рядом… Вот он, берег.

Изекиль отвернулся и ушел под навес.

В этот раз холод был настолько силен, что жрецу не удалось даже сомкнуть глаз. Он с завистью думал о смертных, сбившихся под парусиной и греющих друг друга общим дыханием, – но присоединиться к ним посчитал ниже своего достоинства. Однако сон не шел, и Мудрый Изекиль, устав ворочаться с боку на бок, поднялся и выбрался на палубу. И тут он увидел такое, отчего ноги безвольно подогнулись, и жрец упал на колени, восхваляя всесильную Аментет, могучего Анубиса и Великого, Сошедшего с Небес, что семнадцать столетий назад создал этот мир: в черном ночном небе, затмевая звезды и отбрасывая на сверкающий берег призрачные блики, плясали огромные, неправдоподобно яркие, разноцветные сполохи.

Из-под палубы на стук высунулся кормчий – и тоже замер, изумленно отвесив челюсть.

– Дядь, дядь… – забормотал мальчишка, вылезший следом за нубийцем. – Дядь, глянь…

Тампарщик смотрел не на небо, и жрец перевел взгляд туда, куда показывал мальчик. Там, по тихому морю, очень медленно, словно таясь, к судну подкрадывался берег. Скалистый, с торчащими на высоту двух-трех человеческих ростов белыми отрогами.

– Великий Анубис, что же это? – в ужасе сглотнул кормчий. – Что это, Мудрый Изекиль?

Служитель богини смерти промолчал, глядя вперед – туда, где на удалении в половину стадии берега уже столкнулись. Там трещали и рушились отроги, вздымалась складками равнина, летели в воздух белые осколки и бесцветная облачная пыль. Пролив, на гладкой поверхности которого замер в ночи корабль, неумолимо сужался, и точка сокрушительного соприкосновения быстро приближалась к спящему судну.

– Я все понял жрец, – неожиданно горячо зашептал нубиец. – Ты ведь слуга Небесного храма? Ты служишь Аментет? Я все понял! Ты привел нас в Дуат, ты притащил нас к своей богине. Плавающие острова, светящееся небо, обжигающий воздух… Мы плывем по реке смерти, да? Мы все умерли, мы попали в Дуат?!

Мудрый Изекиль молча положил руку ему на затылок, привлек к себе, впился губами в губы, сделал глубокий вдох, всасывая в себя немалые силы, накопленные кормчим за его долгую жизнь, и его слабенькие глупые душонки. Нубиец обмяк и мертвой тушей обрушился на доски. Мальчик испуганно вскрикнул, но жрец предупреждающе прижал палец к губам и покачал головой:

– Молчи. Я хочу побыть в тишине. Ступай вниз.

И перепуганный тампарщик торопливо спрятался в логово кормчего под задней надстройкой.

Изекиль выпрямился, развернув плечи, втянул жгучий воздух странного мира, поднял лицо к полыхающим в вышине сполохам. Это было прекрасно. Это было воистину прекрасно. И если таким образом всесильная Аментет показывала ему, сколь красив и таинственен ее мир, мир Дуата, – она почти соблазнила его.

– Сладость Твоя в чистом небе, добротой Твоей исторгаются души. Любовью Твоею слабеют руки. От красоты Твоей немеют персты. При Тебе замирают сердца… –

невольно прошептал он молитву своей богине.

Подкравшийся слева берег легонько подтолкнул корабль в бок, начал двигать к равнине, раскинувшейся по правую руку. Нарастал треск быстро приближающегося столкновения.

– Но если я уйду к тебе, всесильная, кто возвысит имя твое в этом мире?

Шум, мелкие толчки заставили гребцов под парусом заворочаться, две головы даже выглянули наружу – и замерли, глядя в небеса.

Корабль резко ударило о правый берег. Жреца качнуло. Он сжал в руке изображение Амамат, шагнул через борт, спрыгнул на землю, немного отошел по похрустывающей крупяной почве, оглянулся. Белые скалы наваливались на судно сверху – папирус сминался с легким шуршанием, словно солома в пасти усталого вола. Послышался громкий щелчок, мачта подпрыгнула вверх, одновременно из воды показалось черное днище, поросшее длинными водорослями, похожими на львиные волосы. И только в этот миг послышался громкий человеческий вопль. Край ровного берега сломался, задираясь, и скрыл от служителя Небесного храма корабль. Потом земля сломалась ближе к нему. Скала приподнялась, приблизилась на несколько шагов, опустилась. И остановилась, словно добилась всего, чего хотела.

Изекиль отпустил амулет верховного жреца, повесил его себе на шею, подошел к белой скале, коснулся ее ладонью. Она была холодна, точно камни ночной пустыни. А земля под ногами – прочна как камень, будто и не сминалась всего миг назад, словно лист пергамента. От громадного морского корабля, способного нести на себе полсотни людей и порядочное количество груза, остались всего несколько папирусных стеблей, лежащих у основания белого утеса.